Стихи Михаила Лермонтова

Ты мог быть лучшим королём, Ты не хотел. Ты полагал Народ унизить под ярмом. Но ты французов не узнал!

К чему мятежное роптанье, Укор владеющей судьбе? Она была добра к тебе, Ты создал сам свое страданье.

Не привлекай меня красой! Мой дух погас и состарился. Ах! много лет как взгляд другой В уме моем запечатлелся!

Есть птичка рая у меня, На кипарисе молодом Она сидит во время дня, Но петь никак не станет днем;

1 В уме своем я создал мир иной И образов иных существованье; Я цепью их связал между собой, Я дал им

Один я в тишине ночной; Свеча сгоревшая трещит, Перо в тетрадке записной Головку женскую чертит: Воспоминанье

Кто в утро зимнее, когда валит Пушистый снег, и красная заря На степь седую с трепетом глядит, Внимал

Молча сижу под окошком темницы, Синее небо отсюда мне видно: В небе играют всё вольные птицы;

(Подражание Байрону) 1 У ног других не забывал Я взор твоих очей; Любя других, я лишь страдал Любовью

В избушке позднею порою Славянка юная сидит. Вдали багровой полосою На небе зарево горит… И, люльку детскую

Берегись! Берегись! Над бургосским путем[1] Сидит один черный монах; Он бормочет молитву во мраке ночном

Гроза шумит в морях с конца в конец. Корабль летит по воле бурных вод, Один на нем спокоен лишь пловец

Счастлив ребенок! и в люльке просторно ему: но дай время Сделаться мужем, и тесен покажется мир.

Восточная повесть Опять явилось вдохновенье Душе безжизненной моей И превращает в песнопенье Тоску, развалину страстей.

Над бездной адскою блуждая, Душа преступная порой Читает на воротах рая Узоры надписи святой.

Сыны снегов, сыны славян, Зачем вы мужеством упали? Зачем?.. Погибнет ваш тиран, Как все тираны погибали!

Желтый лист о стебель бьется Перед бурей; Сердце бедное трепещет Пред несчастьем. Что за важность, если

Меж тем, как Франция, среди рукоплесканий И кликов радостных, встречает хладный прах Погибшего давно

Коварной жизнью недовольный,[1] Обманут низкой клеветой, Летел изгнанник самовольный В страну Италии златой.

Я памятью живу с увядшими мечтами, Виденья прежних лет толпятся предо мной, И образ твой меж них, как

На склоне гор, близ вод, прохожий, зрел ли ты Беседку тайную, где грустные мечты Сидят задумавшись?

Прости! Увидимся ль мы снова? И смерть захочет ли свести Две жертвы жребия земного, Как знать!

Сыны небес; однажды надо мною Слетелися, воздушных два бойца; Один — серебряной обвешан бахромою, Другой

Не дождаться мне, видно, свободы, А тюремные дни будто годы; И окно высоко над землей! И у двери стоит часовой!

Как? Вы поэта огорчили И не наказаны потом? Три года ровно вы шутили Его любовью и умом? Нет!

Горные вершины Спят во тьме ночной; Тихие долины Полны свежей мглой; Не пылит дорога, Не дрожат листы…

Подобно племени Батыя, Изменит прадедам Кавказ: Забудет брани вещий глас, Оставит стрелы боевые… .

Зови надежду сновиденьем, Неправду — истиной зови, Не верь хвалам и увереньям, Но верь, о, верь моей любви!

Не обвиняй меня, Всесильный, И не карай меня, молю, За то, что мрак земли могильный С ее страстями я люблю;

Вблизи тебя до этих пор Я не слыхал в груди огня. Встречал ли твой прелестный взор — Не билось сердце у меня.

Горская легенда Гарун бежал быстрее лани, Быстрей, чем заяц от орла; Бежал он в страхе с поля брани

(Дума) В неверный час, меж днем и темнотой, Когда туман синеет над водой, В час грешных дум, видений

Отворите мне темницу, Дайте мне сиянье дня, Черноглазую девицу, Черногривого коня. Я красавицу младую

1 Прости! О край, где тень моей славы восстала и покрыла землю своим именем – он покидает меня теперь

Болезнь в груди моей, и нет мне исцеленья, Я увядаю в полном цвете! Пускай! – я не был раб земного наслажденья

Дай бог, чтоб ты не соблазнялся Приманкой сладкой бытия, Чтоб дух твой в небо не умчался, Чтоб не иссякла

(Повесть. 1830 год.) Вступление Осенний день тихонько угасал На высоте гранитных шведских скал.

Не говори: одним высоким Я на земле воспламенен, К нему лишь с чувством я глубоким Бужу забытой лиры звон;

На жизнь надеяться страшась, Живу, как камень меж камней, Излить страдания скупясь: Пускай сгниют в груди моей.

«Душа телесна!» – ты всех уверяешь смело; Я соглашусь, любовию дыша: Твое прекраснейшее тело – Не что

Темно. Всё спит. Лишь только жук ночной Жужжа в долине пролетит порой; Из-под травы блистает червячок

I Я долго был в чужой стране, Дружин Днепра седой певец, И вдруг пришло на мысли мне К ним возвратиться наконец.

Прими, прими мой грустный труд[1] И, если можешь, плачь над ним; Я много плакал – не придут Вновь эти

1 Ты идешь на поле битвы, Но услышь мои молитвы, Вспомни обо мне. Если друг тебя обманет, Если сердце

Как-то раз перед толпою Соплеменных гор У Казбека с Шат-горою[1] Был великий спор. «Берегись!

Воет ветр и свистит пред недальной грозой; По морю, на темный восток, Озаряемый молньей, кидаем волной

Да тень твою никто не порицает, Муж рока! Ты с людьми, что над тобою рок; Кто знал тебя возвесть, лишь

О грезах юности томим воспоминаньем, С отрадой тайною и тайным содроганьем, Прекрасное дитя, я на тебя

Не робей, краса младая, Хоть со мной наедине; Стыд ненужный отгоняя, Подойди — дай руку мне.

Опять, опять я видел взор твой милый, Я говорил с тобой. И мне былое, взятое могилой, Напомнил голос твой.