Стихи Ольги Седаковой

Это свет или куст? я его отвожу и стою. Что держу я – как ветер, держу и почти не гляжу на находку мою.

1 Про елку-чернавку, про иву-голубку и может, про липу одну задумано сердце, и сытую губку легко угнетает ко дну.

Где тени над молью дежурят, и живы еще за дверьми, в широкую шубу чужую меня до утра заверни.

Любовь молодая глядит из ветвей, как сердце ее умоляет: добей! А старая ходит с целебной травой.

Ни мощный дух, ни изощренный разум, ни сердце, сокрушенное глубоко, ни женственное счастье вдохновенья

Посвящается бабушке 1. СМЕЛОСТЬ И МИЛОСТЬ Солнце светит на правых и неправых, и земля нигде себя не хуже

Отец, изъеденный похмельем, стучал стеклом и серебром. Другие пьяницы шумели и пахли мертвым табаком

1 Большая вещь – сама себе приют. Глубокий скит или широкий пруд, таинственная рыба в глубине и праведник

Памяти Хлебникова 1 Те, кто жили здесь, и те, кто живы будут и достроят свой чердак, жадной злобы их

Главное – величие замысла, как говорит Иосиф. Из письма А. Ахматовой 1 Уставившись в небо, в пустые черты

У воздушных ворот, как теперь говорят, перед небесной степью, где вот-вот поплывут полубесплотные солончаки

Но следа стопы не оставит вершиной пахнущий шаг. Я чувствую, как нарастает несущий нас кверху размах.

Как не дрогнувши вишни потрогать? Эти вишни дыханья темней собирают и пробуют копоть неизвестных и сжатых огней.

Когда гудит судьба большая, как ветер, путника смущая, одежду треплет – и своя душа завидней, чем чужая

Медленно будем идти и внимательно слушать. Палка в землю стучит, как в темные окна дома, где рано ложатся

ПИР Кто умеет читать по звездам или раскладывать камни, песок варить и иголки, чтобы узнать, что будет

1 Есть нечто внутри, как летающий прах, как дух, переживший заклятье. Ваш голос – идущий, он дальше

И меня удивило: как спокойны воды, как знакомо небо, как медленно плывет джонка в каменных берегах. Родина!

Похвалим нашу землю, похвалим луну на воде, то, что ни с кем и со всеми, что нигде и везде – величиной

Как горный голубь в расщелине, как городская ласточка под стрехой – за день нахлопочутся, налетаются

I Из подозренья, бормотанья, из замиранья на лету я слабое повествованье зажгу, как свечку на свету

Ты готов? – улыбается этот ангел – я спрашиваю, хотя знаю, что ты несомненно готов: ведь я говорю не

Когда говорю я: помилуй! люблю… − я небом лукавлю, гортанью кривлю. Но странная ласка стоит без касанья.

Ты развернешься в расширенном сердце страданья, дикий шиповник, о, ранящий сад мирозданья. Дикий шиповник

Преданья о подвижниках похожи на платье внутреннее кожи. И сердце слабое себя не узнаёт, в огромных складках пропадая.

Бесконечное скажут поэты. Живописец напишет конец. Но о том, что не то и не это, из-за двери тяжелого

До свиданья, друг мой, до свиданья. С. Есенин Или новость – смерть, и мы не скажем сами: все другое больше

…И мы пошли. – Maestro mio саrо, padre dolcissimo, segnor e duca¹ ! Ни шагу дальше, в области кошмара!

Когда мы решаемся ступить, не зная, что нас ждет, на вдохновенья пустой корабль, на плохо связанный плот

Американка в двадцать лет… Молодые люди умирают на далеких войнах, в автокатастрофах, от передозировки

Да, мой господин, и душа для души – не врач и не умная стража (ты слышишь, как струны мои хороши?

Только время доходит сюда − и тогда только жалость свистит над травою. Как давно я лежу! ни огня, ни следа.

1 Синица на изгороди. Проталина на бугре. В вязаной рукавице обогретая денежка! Вот что: можно пойти

Среди путей, врученных сердцу, есть путь, пробитый в оны дни: переселенцы, погорельцы и все, кто ходит

Ни ангела, звучащего, как щель, ни галилейскую свирель ученика и ни святого, в мире пожившего, как струны

Печаль таинственна, и сила глубока. Семь тысяч лет в какой-нибудь долине она лежала, и когтями ледника

Над просохшими крышами и среди луговой худобы в ожиданье неслышимой объявляющей счастье трубы все колеблется

Tuba mirum spargens sonum…¹ 1 Подлец ворует хлопок. На неделе постановили, что тискам и дрели пора учить

Неужели и мы, как все, как все расстанемся? Знающие кое-что о страсти быстрее конца, знающие кое-что

Здесь, где Вы так и не побывали, Доналд, в этой стране, которую Вы так любили и от которой у нас ноет

Две книги я несу, безмерно уходя, но не путем ожесточенья – дорогой милости, явлением дождя, пережиданием значенья.

Памяти Сергея Морозова и Леонида Губанова 1 Ты становится вы, вы все, они. Над концами их, над самоубийством

В час молчания птиц и печали бессловесных растений и рыб различается зыбки качанье и веревок раскачанных скрип.

Ты сад, ты сад патрицианский, ты мрамор, к сердцу привитой, шумишь над снящейся водой, над юностью медитерранской

1. Женщина у зеркала Не снизу, а как из-за некоей двери, полурастворенной в святящийся зал, из верных

I Где высота сама себя играет на маленьком органе деревенском и на глазах лазурь изображает, но голосом

1 Существованье – смутное стекло. Военный марш или роман Лакло, или трактат о фауне озер – мне все равно.

Пруд говорит: были бы у меня руки и голос, как бы я любил тебя, как лелеял. Люди, знаешь, жадны и всегда

1 Старец из пустыни Сенаарской в дом приходит царский: он и врач, он и перекупщик самоцветов.

Когда они умирают или приближаются к смерти, мои споры с ними кончаются, и теперь я на их стороне.