Стихи Павловой Веры

Вергилий в предсмертном бреду просил сжечь «Энеиду». Блок — «Двенадцать». Успеть сжечь то, что хочешь

Если хмуришь брови, значит, я ни при чём. Если вижу профиль, значит, ты за рулём. Если с плеча рубишь

Свет невечерний жизни скудельной — нежность. В жару и стужу и колыбелью, и колыбельной будет жена мужу.

на песке необитаемого острова на стенах камеры смертников ногтями на крышке гроба проснувшись под землёй

Поэт и чернь? Поэт и Черни, “Искусство беглости”. Куда бежать от любопытной черни, от неизбежного стыда

Одиночество в квадрате окна, одиночество в кубе комнаты, когда хочешь остаться одна и серьёзно обдумать

Время течет слева направо — с красной строки до черствой корки. Многих жалко. Многие правы.

Больше жизни люблю того, с кем жизнь не делю. Меньше жизни люблю того, кого вообще не люблю.

рука в руке две линии жизни крест-накрест

Просеивают птицы тишину сквозь мелкое серебряное сито. Сосна сосне: сосни, и я сосну. Закат рассвету

Спала, а потом досыпала, песок в часы досыпала и столько его насыпала, что доверху их засыпала, и струйка

Дни стоят такие нежилые — кто поставил, для чего стоят? Чтобы птицы пререкались злые? Чтобы с крыш ритмично капал яд?

Удержать и думать нечего, только — приостановить: утро дотянуть до вечера, вечер за полночь продлить

Радуюсь, радуюсь, радуюсь… Зла, горяча, чиста, сила твоя — радиус моего живота. Павши на лоно замертво

двадцать четвертое ребро последний адам все висков серебро тебе отдам все золото тишины клятв елей за

Наконец-то повезло! Неужели наяву? Понимаешь с полусло, подпеваешь с полузву, приголу — и нет уста.

Искала слова, которые ни разу не были песней, и вдруг поняла, что втборою, в терцию петь интересней.

Память, дырявый мешок, стольких бессонниц напасть! Было ли ей хорошо в час, когда я началась, — маме?

Время уступать место тем кто мне уступает место в общественном транспорте в час пик

Этих слов не снести почтальону, самолету крениться крылом, этих, пахнущих сердцем паленым и покоем, пошедшим

Играли в четыре руки сломали три ногтя твой и два моих

Мораль есть нравственность б/у, весьма поношенное платье. Я видела ее в гробу, она меня — в твоих объятьях.

Вопрос ребра всегда ребром. Но на хера Адаму дом? Адаму — путь, Адаму — сев, Адаму — вздуть двенадцать ев.

Если имя отрывается от тела, то по линии отрыва от друзей. Если имя отрывается от дела, между ними открывается музей.

А книги, если что, поделим так: тебе -нечетные, мне — четные страницы из тех, что мы друг другу вслух

Часики мои — пешеходы. Ходики мои — ползунки. Радости мои — от природы. Трудности мои — от руки.

Плачу, потому что не можешь со мной жить. Не можешь со мной жить, потому что плачу. Плачу потому, что

Радостью крылатое, сердце моё, рвись вверх по эскалатору, движущемуся вниз! Не избыть, не вылечить взламывающую

Нет, нет, не ревность — благодарность. Под сенью тысячи гостиниц мне столько нежности досталось, наследнице

Точное слово всегда — приговор, даже если оно о любви. Блестит, как нож, хрустит, как затвор, воздух

Любились так, будто завтра на фронт или вчера из бою, будто бы, так вбирая рот в рот, его унесешь с собою

Как засыпается на лаврах? — сбивая простыни в комок. Как почивается на лаврах? — без задних ног, без

Отпала от пола, отпела о поле, припала к поле твоего долгополого, не мужского, не женского облачения

На таком расстоянии пространство становится временем. Думать о тебе означает напрягать память.

Не солнечнострунная лира, увитая гроздьями роз, но медленный труд ювелира — огранка непролитых слез.

Какие большие мальки! И дело совсем не в улове. Плывёт поплавок вдоль строки — поклёвка на каждом слове.

Была ли я новатором? — Нет. Была ли первопроходцем? — Едва ли. Но стоило мне изобрести велосипед, как

День катился золотой, в проточном воздухе реяли между небом и землёй сигналы точного времени.

Шале под горой, виноградника вязь… Жители рая, на первый-второй рассчитайсь! Первый. Вторая.

за руку здороваться с рекой целоваться в губы с родником млечный путник коренной покой земляничина под

Слово, слово, что там, в начале? Раскладушка, на которой меня зачали по пьяни, по неопытности, по распределенью

Нас. Вас Мы любить умеем только мертвых. А живых мы любим неумело, приблизительно. И даже близость нас не учит.

Положена солнцем на обе лопатки, на обе босые чумазые пятки, на обе напрягшиеся ягодицы, на обе ладони

Реку берега берегут, а она их не бережёт. Реку берега стерегут, да кто ж такую устережёт. А они под ручки

Буквы буквальны не менее цифр, не менее к формулам склонны. Книга стихов, если врубишься в шифр, становится

Зачатая за Полярным кругом, выношенная полярной ночью назло черным вьюгам, рвущим дыханье в клочья, я

синий экран неба курсор твоего боинга если б тебя не было я бы придумала Бога

Ждать награды, считать удары, сжимать в кармане в часы тревог ключ от рая — такой старый, что страшно

Исследуй причуды почерка огненных букв на стене разглядывай пятна Роршаха на девичьей простыне гадай

Одной любовью жива, другие напрочь забыв, одни и те же слова пою на разный мотив — то баховский, то блатной.