Стихи Полозковой Веры

Девочка – черный комикс, ну Птица Феникс, ну вся прижизненный анекдот. Девочка – черный оникс, поганый

Перевяжи эти дни тесемкой, вскрой, когда сделаешься стара: Калашник кормит блинами с семгой и пьет с

Вера любит корчить буку, Деньги, листья пожелтей, Вера любит пить самбуку, Целоваться и детей, Вера любит

им казалось, что если все это кончится — то оставит на них какой-нибудь страшный след западут глазницы

Гадание Чуши не пороть. Пораскованней. — Дорогой Господь! Дай такого мне, Чтобы был свиреп, Был как небоскреб

Город носит в седой немытой башке гирлянды И гундит недовольно, как пожилая шлюха, Взгромоздившись на

Катя пашет неделю между холеных баб, до сведенных скул. В пятницу вечером Катя приходит в паб и садится

Целуемся хищно И думаем вещно; Внутри меня лично Ты будешь жить вечно, И в этой связи мы Единей скелета

в ночи из покровского-стрешнева похитили старого лешего. он брёл по тропинке, тут хвать за ботинки и

Или, к примеру, стоял какой-нибудь поздний август, и вы уже Выпивали на каждого граммов двести, — Костя

Звонит ближе к полвторому, подобен грому. Телефон нащупываешь сквозь дрему, И снова он тебе про Ерему

За всех, которые нравились или нравятся, Хранимых иконами у души в пещере, Как чашу вина в застольной

Ревет, и чуть дышит, и веки болезненно жмурит, Как будто от яркого света; так стиснула ручку дверную

Ну давай, давай, поиграй со мной в это снова. Чтобы сладко, потом бессильно, потом хреново;

высоко, высоко сиди, далеко гляди, лги себе о том, что ждет тебя впереди, слушай, как у города гравий

Это мир заменяемых; что может быть смешней твоего протеста. Поучись относиться к себе как к низшему Из существ;

Как на Верины именины Испекли мы тишины. Вот такой нижины, Вот такой вышины. И легла кругом пустыня Вместо

Город стоит в метельном лихом дурмане — Заспанный, индевеющий и ничей, Изредка отдаваясь в моем кармане

жизнь рассыпалась в труху. и учеба. зубы выпали вверху сразу оба. улыбаюсь без зубов, как пантера.

А ты спи-усни, мое сердце, давай-ка, иди ровнее, прохожих не окликай. Не толкай меня что есть силы, не

Как они тебя пробивают, такую тушу? Только войдет, наглец, разоритель гнезд – Ты уже сразу видишь, по

А что меня нежит, то меня и изгложет. Что нянчит, то и прикончит; величина Совпала: мы спали в позе влюбленных

А что, говорю, вот так, говорю, любезный. Не можешь любить – сиди, говорю, дружи. Я только могу тебя

P.S. И не то чтоб прямо играла кровь Или в пальцах затвердевал свинец, Но она дугой выгибает бровь И

Я. Ниспадающая. Ничья. Беспрекословная, как знаменье. Вздорная. Волосы в три ручья. Он — гримаска девчоночья

Где твое счастье, что рисует себе в блокноте в порядке бреда? Какого слушает Ллойда Уэббера, Дэйва Мэтьюса

Мой добрый Бузин, хуже нет, Когда перестают смеяться: Так мы комический дуэт Из дурочки и тунеядца, Передвижное

Очень спокойно, мелочью не гремя, Выйти навстречу, пальчиками тремя Тронув курок, поближе стрелять к

это не прихоть, это не блажь: это неделю мы строим шалаш. стульчик, сундук и над входом подкова.

Он глядит на нее, скребет на щеке щетину, покуда несут соте. «Ангел, не обжившийся в собственной красоте.

Поднимается утром, берет халат, садится перед трюмо. Подставляет шею под бриллиантовое ярмо.

Да, тут не без пощёчин и зуботычин, Впрочем, легчайших, так что не кличь врачей. Сколько б ты ни был

Летит с ветвей ажурный лист Приходит осень. Зябко ёжась, Садится юный журналист Искать фуллтаймовую должность.

Ты умело сбиваешь спесь – Но я справлюсь, куда деваться; Ночью хочется напиваться, Утром хочется быть не здесь.

мой великий кардиотерапевт, тот, кто ставил мне этот софт, научи меня быть сильнее, чем лара крофт, недоступней

Усталая серость разлита по свежим холстам. Я верила в солнце, гулявшее по небу гордо, Но город пронизан

На страдание мне не осталось времени никакого. Надо говорить толково, писать толково Про Турецкого, Гороховского

И когда она говорит себе, что полгода живет без драм, Что худеет в неделю на килограмм, Что много бегает

я в вовкину руку вцепился как клещ в тот день накануне каникул: он очень сказал мне обидную вещь и трижды

И если летом она казалась царевна Лыбедь, То к осени оказалась царевна-блядь — И дни эти вот, как зубы

А и все тебе пьется-воется, но не плачется, хоть убей. Твои мальчики – божье воинство, а ты выскочка и плебей;

Ну вот так и сиди, из пальца тоску высасывая, чтоб оправдывать лень, апатией зарастать. И такая клокочет

Вечер душен, мохито сладок, любовь навек. Пахнет йодом, асфальтом мокрым и мятной Wrigley. Милый мальчик

Мир это диск, как некогда Терри Пратчетт Верно подметил; в трещинах и пиратский. Каждую ночь приходится

Строки стынут кроподтеками На губах, что огнем иссушены. Люди, пряча глаза за стеклами, Напряженно меня

Да, я верю, что ты ее должен драть, а еще ее должен греть и хранить от бед. И не должен особо врать

В этой мгле ничего кромешного нет – Лишь подлей в нее молока. В чашке неба Господь размешивает Капучинные облака.

квокка, выхухоль, тупайя с пряниками в рюкзаках в лес вошли, легко ступая, и пошли смотреть закат.

Ты его видел, он худ, улыбчив и чернобров. Кто из нас первый слетит с резьбы, наломает дров?

Да не о чем плакать, Бога-то не гневи. Не дохнешь — живи, не можешь — сиди язви. Та смотрит фэшн-тиви