Стихи Тушновой Вероники

Быть хорошим другом обещался, звезды мне дарил и города. И уехал, и не попрощался. И не возвратится никогда.

Загляденье была соседка Кареглазая, с нежной кожей. Оборачивались нередко и глядели ей в след прохожие.

Сто часов счастья… Разве этого мало? Я его, как песок золотой, намывала, собирала любовно, неутомимо

Мне говорят: нету такой любви. Мне говорят: как все, так и ты живи! Больно многого хочешь, нету людей таких.

Я одна тебя любить умею, да на это права не имею, будто на любовь бывает право, будто может правдой стать неправда.

Не отрекаются любя. Ведь жизнь кончается не завтра. Я перестану ждать тебя, а ты придешь совсем внезапно.

Знаешь ли ты, что такое горе, когда тугою петлей на горле? Когда на сердце глыбою в тонну, когда нельзя

С любым из нас случалось и случится… Как это будет, знаю наперед: он другом назовется, постучится, в

Надо верными оставаться, до могилы любовь неся, надо вовремя расставаться, если верными быть нельзя.

Котенок был некрасив и худ, сумбурной пестрой раскраски. Но в нашем семействе обрел уют, избыток еды и ласки.

Я не помню тебя, извини! Я забыл твои губы и руки. Обрываются в памяти дни, Заостряясь на вечной разлуке.

Много нынче в памяти потухло, а живет безделица, пустяк: девочкой потерянная кукла на железных скрещенных путях.

Ты не горюй обо мне, не тужи,- тебе, а не мне доживать во лжи, мне-то никто не прикажет: — Молчи!

Я давно спросить тебя хотела: разве ты совсем уже забыл, как любил мои глаза и тело, сердце и слова мои

Улыбаюсь, а сердце плачет в одинокие вечера. Я люблю тебя. Это значит — я желаю тебе добра.

А знаешь, всё ещё будет! Южный ветер еще подует, и весну еще наколдует, и память перелистает, и встретиться

Люблю? Не знаю может быть и нет, Любовь имеет множество примет, А я одно сказать тебе могу Повсюду ты

Я стучусь в твое сердце: — Отвори, отвори, разреши мне в глаза поглядеться твои, оттого что забыла уже

Людские души — души разные, не перечислить их, не счесть. Есть злые, добрые и праздные и грозовые души есть.

Опять утрами — лучезарный иней на грядках, на перилах, на траве. Оцепененье. Воздух дымно-синий.

Ни зяблика, ни славки, ни грача. Стволы в тумане. Гаснет день короткий. Лесной костер грызет сушняк

Смеясь и щуря сморщенные веки, седой старик немыслимо давно нам подавал хрустящие чуреки и молодое мутное вино.

Воздух пьяный — нет спасения, с ног сбивают два глотка. Облака уже весенние, кучевые облака.

Вот и город. Первая застава. Первые трамваи на кругу. Очень я, наверное, устала, если улыбнуться не могу.

Очертаниями туманными горы высятся над заливом… Любовался ли ты бакланами утром солнечным и счастливым?

Ты все еще тревожишься — что будет? А ничего. Все будет так, как есть. Поговорят, осудят, позабудут,—

Ни особых событий, никакого веселья в этот будничный день моего воскресенья. День рождался из птичьей

Стоит в сугробах мельница, ничто на ней не мелется, четыре с лишним месяца свистит над ней метелица…

Шкатулка заперта. И ключ потерян. И в общем в нем нужды особой нет: союз двоих испытан и проверен и узаконен

Если б не было учителя, То и не было б, наверное, Ни поэта, ни мыслителя, Ни Шекспира, ни Коперника.

Как часто лежу я без сна в темноте, и всё представляются мне та светлая речка и елочки те в далекой лесной стороне.

Бывало все: и счастье, и печали, и разговоры длинные вдвоем. Но мы о самом главном промолчали, а может

За водой мерцает серебристо поле в редком и сухом снегу. Спит, чернея, маленькая пристань, ни живой души

Наверно, это попросту усталость,— ничто ведь не проходит без следа. Как ни верти, а крепко мне досталось

Ночами такая стоит тишина, стеклянная, хрупкая, ломкая. Очерчена радужным кругом луна, и поле дымится поземкою.

Вот уеду, исчезну, на года, навсегда, кану в снежную бездну, пропаду без следа. Час прощанья рисую, гладкий

Нам двоим посвященная, очень краткая, очень долгая, не по-зимнему черная, ночь туманная, волглая, неспокойная

Сто раз помочь тебе готова, Любую ложь произнести, Но нет же, нет такого слова, Чтобы сгоревшее спасти.

Мы час назад не думали о смерти. Мы только что узнали: он убит. В измятом, наспех порванном конверте

Гонит ветер туч лохматых клочья, снова наступили холода. И опять мы расстаемся молча, так, как расстаются навсегда.

Не боюсь, что ты меня оставишь для какой-то женщины другой, а боюсь я, что однажды станешь ты таким же

А я с годами думаю все чаще, что краденое счастье — тоже счастье, как ситник краденый — все тот же хлеб

Нынче детство мне явилось, приласкало на лету. Свежим снегом я умылась, постояла на ветру. Надышалась

Ты ножик вынул не спеша, гордясь своим искусством, и с маху сталь в кору вошла с тугим и сочным хрустом.

Всё было до меня: десятилетья того, что счастьем называем мы. Цвели деревья, вырастали дети, чередовались

С тобой я самая верная, С тобой я самая лучшая, С тобой я самая добрая, Самая всемогущая. Щедрые на пророчества

Знакомый, ненавистный визг… Как он в ночи тягуч и режущ! И значит — снова надо вниз, в неведенье бомбоубежищ.

Где-то по гостиничным гостиным Изводилась я тоской по дому, Самолет ждала твой на пустынном, Солнцем

В чём отказала я тебе, скажи? Ты целовать просил — я целовала. Ты лгать просил,— как помнишь, и во лжи

Навстречу сосны. Нет конца им… День ярче, выше, горячей, но хвойный кров непроницаем для ливня солнечных лучей.