Стихи Ильи Эренбурга
Самоубийцею в ущелье С горы кидается поток, Ломает траурные ели И сносит камни, как песок. Скорей бы вниз!
По тихим плитам крепостного плаца Разводят незнакомых часовых. Сказать о возрасте! Уж сны не снятся
Уж рдеет золотой калач. И, самогона ковш бывалый Хлебнув, она несется вскачь По выжженному буревалу.
Переулок. Снег скрипит. Идут обнявшись. Стреляют. А им всё равно. Целуются, и два облачка у губ дрожащих
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Я бы мог прожить совсем иначе, И душа когда-то создана
Когда задумчивая Сена Завечереет и уснет, В пустых аллеях Сен-Жермена Ко мне никто не подойдет.
Жизнь широка и пестра. Вера — очки и шоры, Вера двигает горы, Я — человек, не гора. Вера мне не сестра.
Из земной утробы Этновою печью Мастер выплеснул густое серебро На обугленные черные предплечья Молодых
Было много светлых комнат, А теперь темно, Потому что может бомба Залететь в окно. Но на крыше три зенитки
Я стоял у окошка голый и злой И колол свое тело тонкой иглой. Замерзали, алые, темнели гвоздики.
Что седина! Я знаю полдень смерти — Звонарь блаженный звоном изойдет, Не раскачнув земли глухого сердца
Сбегают с гор, грозят и плачут, Стреляют, падают, ползут. Рассохся парусник рыбачий, И винодел срубил лозу.
Был бомбой дом как бы шутя расколот. Убитых выносили до зари. И ветер подымал убогий полог, Случайно
Я смутно жил и неуверенно, И говорил я о другом, Но помню я большое дерево, Чернильное на голубом, И
Не туманами, что ткали Парки, И не парами в зеленом парке, Не длиной,— а он длиннее сплина,— Не трезубцем
Батарею скрывали оливы. День был серый, ползли облака. Мы глядели в окно на разрывы, Говорили, что нет табака.
Я должен вспомнить — это было: Играли в прятки облака, Лениво теплая кобыла Выхаживала сосунка, Кричали
Ты Канадой запахла, Тверская. Снегом скрипнул суровый ковбой. Никого, и на скрип отвечает Только сердца
В эти ночи слушаю голос ветра. Под морозной луной Сколько их лежит, неотпетых, На всех пустырях земли родной?
Будут времена, когда, мертвы и слепы, Люди позабудут солнце и леса И до небосвода вырастут их склепы
Когда приходите Вы в солнечные рощи, Где сквозь тенистый свод сверкает синева, Мне хочется сказать, сказать
Есть в Ленинграде, кроме неба и Невы, Простора площадей, разросшейся листвы, И кроме статуй, и мостов
Любовь не в пурпуре побед, А в скудной седине бесславья. И должен быть развеян цвет, Чтоб проступила
Тяжелый сумрак дрогнул и, растаяв, Чуть оголил фигуры труб и крыш. Под четкий стук разбуженных трамваев
Не сумерек боюсь — такого света, Что вся земля — одно дыханье мирт, Что даже камень Ветхого Завета Лишь
Горят померанцы, и горы горят. Под ярким закатом забытый солдат. Раскрыты глаза, и глаза широки, Садятся
Ты вспомнил все. Остыла пыль дороги. А у ноги хлопочут муравьи, И это — тоже мир, один из многих, Его
К чему слова и что перо, Когда на сердце этот камень, Когда, как каторжник ядро, Я волочу чужую память?
В городе брошенных душ и обид Горе не спросит и ночь промолчит. Ночь молчалива, и город уснул.
Когда подымается солнце и птицы стрекочут, Шахтеры уходят в глубокие вотчины ночи. Упрямо вгрызаясь в
Не здесь, на обломках, в походе, в окопе, Не мертвых опрос и не доблести опись. Как дерево, рубят товарища, друга.
Когда в веках скудеет звук свирельный, Любовь встает на огненном пути. Ее встревоженное сердце — пчельник
Враги, нет, не враги, просто многие, Наткнувшись на мое святое бесстыдство, Негодуя, дочек своих уводят
Кому хулить, а прочим наслаждаться — Удой возрос, любое поле тучно, Хоть каждый знает — в королевстве
Как давно сказано, Не все коровы одним миром мазаны: Есть дельные и стельные, Есть комолые и бодливые
Календарей для сердца нет, Все отдано судьбе на милость. Так с Тютчевым на склоне лет То необычное случилось
Когда замолкнет суесловье, В босые тихие часы, Ты подыми у изголовья Свои библейские весы. Запомни только
Так ждать, чтоб даже память вымерла, Чтоб стал непроходимым день, Чтоб умирать при милом имени И догонять
Пред зрелищем небес, пред мира ширью, Пред прелестью любого лепестка Мне жизнь подсказывает перемирье
Наступали. А мороз был крепкий. Пахло гарью. Дым стоял тяжелый. И вдали горели, будто щепки, Старые насиженные села.
Из Верлена Il pleut doucement sur la ville. A.Rimbaud Сердце тихо плачет, Словно дождик мелкий, Что же
Слов мы боимся, и все же прощай. Если судьба нас сведет невзначай, Может, не сразу узнаю я, кто Серый
Мы жили в те воинственные годы, Когда, как джунглей буйные слоны, Леса ломали юные народы И прорывались
В сырую ночь ветра точили скалы. Испания, доспехи волоча, На север шла. И до утра кричала Труба помешанного трубача.
Нет, не зеницу ока и не камень, Одно я берегу: простую память. Так дерево — оно ветров упорней — Пускает
О, дочерь блудная Европы! Зимы двадцатой пустыри Вновь затопляет биржи ропот, И трубный дых, и блудный крик.
В кафе пустынном плакал газ. На воле плакал сумеречный час. О, как томителен и едок Двух родников единый
В одежде гордого сеньора На сцену выхода я ждал, Но по ошибке режиссера На пять столетий опоздал.
Молодому кажется, что в старости Расступаются густые заросли, Всё измерено, давно погашено, Не пойти
Он идет, седой и сутулый. Почему судьба не рубнула? Он остался живой, и вот он, Как другие, идет на работу