Стихи Ильи Эренбурга
Когда приходите Вы в солнечные рощи, Где сквозь тенистый свод сверкает синева, Мне хочется сказать, сказать
Есть в Ленинграде, кроме неба и Невы, Простора площадей, разросшейся листвы, И кроме статуй, и мостов
Любовь не в пурпуре побед, А в скудной седине бесславья. И должен быть развеян цвет, Чтоб проступила
Тяжелый сумрак дрогнул и, растаяв, Чуть оголил фигуры труб и крыш. Под четкий стук разбуженных трамваев
Не сумерек боюсь — такого света, Что вся земля — одно дыханье мирт, Что даже камень Ветхого Завета Лишь
Горят померанцы, и горы горят. Под ярким закатом забытый солдат. Раскрыты глаза, и глаза широки, Садятся
Ты вспомнил все. Остыла пыль дороги. А у ноги хлопочут муравьи, И это — тоже мир, один из многих, Его
К чему слова и что перо, Когда на сердце этот камень, Когда, как каторжник ядро, Я волочу чужую память?
В городе брошенных душ и обид Горе не спросит и ночь промолчит. Ночь молчалива, и город уснул.
Когда подымается солнце и птицы стрекочут, Шахтеры уходят в глубокие вотчины ночи. Упрямо вгрызаясь в
Не здесь, на обломках, в походе, в окопе, Не мертвых опрос и не доблести опись. Как дерево, рубят товарища, друга.
Когда в веках скудеет звук свирельный, Любовь встает на огненном пути. Ее встревоженное сердце — пчельник
Враги, нет, не враги, просто многие, Наткнувшись на мое святое бесстыдство, Негодуя, дочек своих уводят
Кому хулить, а прочим наслаждаться — Удой возрос, любое поле тучно, Хоть каждый знает — в королевстве
Как давно сказано, Не все коровы одним миром мазаны: Есть дельные и стельные, Есть комолые и бодливые
Календарей для сердца нет, Все отдано судьбе на милость. Так с Тютчевым на склоне лет То необычное случилось
Когда замолкнет суесловье, В босые тихие часы, Ты подыми у изголовья Свои библейские весы. Запомни только
Так ждать, чтоб даже память вымерла, Чтоб стал непроходимым день, Чтоб умирать при милом имени И догонять
Пред зрелищем небес, пред мира ширью, Пред прелестью любого лепестка Мне жизнь подсказывает перемирье
Наступали. А мороз был крепкий. Пахло гарью. Дым стоял тяжелый. И вдали горели, будто щепки, Старые насиженные села.
Из Верлена Il pleut doucement sur la ville. A.Rimbaud Сердце тихо плачет, Словно дождик мелкий, Что же
Слов мы боимся, и все же прощай. Если судьба нас сведет невзначай, Может, не сразу узнаю я, кто Серый
Мы жили в те воинственные годы, Когда, как джунглей буйные слоны, Леса ломали юные народы И прорывались
В сырую ночь ветра точили скалы. Испания, доспехи волоча, На север шла. И до утра кричала Труба помешанного трубача.
Нет, не зеницу ока и не камень, Одно я берегу: простую память. Так дерево — оно ветров упорней — Пускает
О, дочерь блудная Европы! Зимы двадцатой пустыри Вновь затопляет биржи ропот, И трубный дых, и блудный крик.
В кафе пустынном плакал газ. На воле плакал сумеречный час. О, как томителен и едок Двух родников единый
В одежде гордого сеньора На сцену выхода я ждал, Но по ошибке режиссера На пять столетий опоздал.
Молодому кажется, что в старости Расступаются густые заросли, Всё измерено, давно погашено, Не пойти
Он идет, седой и сутулый. Почему судьба не рубнула? Он остался живой, и вот он, Как другие, идет на работу
Стали сны единой достоверностью. Два и три — таких годов орда. На четвертый (кажется, что Лермонтов)
Был скверный день, ни отдыха, ни мира, Угроз томительная хрипота, Все бешенство огромного эфира, Не тот
Какой прибой растет в угрюмом сердце, Какая радость и тоска, Когда чужую руку хоть на миг удержит Моя
Лысый, грязный, как бездомная собака, Ночью он бродил забытый и ничей. Каждый кабачок и каждая клоака
…И кто в сутулости отмеченной, В кудрях, где тишина и гарь, Узнает только что ушедшую От дремы теплую Агарь.
В ночи я трогаю, недоумелый, Дорожной лихорадкою томим, Почти доисторическое тело, Которое еще зовут моим.
Все взорвали. Но гляди — среди щебня, Средь развалин, роз земли волшебней, Розовая, в серой преисподней
Уходят улицы, узлы, базары, Танцоры, костыли и сталевары, Уходят канарейки и матрацы, Дома кричат: «Мы
Где люди ужинали — мусор, щебень, Кастрюли, битое стекло, постель, Горшок с сиренью, а высоко в небе
Крепче железа и мудрости глубже Зрелого сердца тяжелая дружба. В море встречаясь и бури изведав, Мачты
Взвился рыжий, ближе! Ближе! И в осенний бурелом Из груди России выжег Даже память о былом.
Смуглые беспомощные руки Пролетели. Там светлей! (Вечная Заступница, Не крени высоких кораблей!
Есть в мире печальное тихое место, Великое царство больных. Есть город, где вечно рыдает невеста, Есть
Морили прежде в розницу, Но развивались знания. Мы, может, очень поздние, А, может, слишком ранние.
Не помню я про ход резца — Какой руки, какого века,— Мне не забыть того лица, Любви и муки человека. А кто он?
Снова смута, орудий гром, И трепещет смертное сердце. Какая радость, что и мы пройдем, Как день, как
Тело нежное строгает стругом, И летит отхваченная бровь, Стружки снега, матерная ругань, Голубиная густая кровь.
Гляжу на снег, а в голове одно: Ведь это — день, а до чего темно! И солнце зимнее, оно на час — Торопится
Был час один — душа ослабла. Я видел Глухова сады И срубленных врагами яблонь Уже посмертные плоды.
Про первую любовь писали много, — Кому не лестно походить на Бога, Создать свой мир, открыть в привычной